Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса - Страница 45

Жила-была старушка,Вязала кружева,И, если не скончалась —Она еще жива .И ходит за грибами,И вишню продает.Живет одна старушкаИ никому не лжет.

114

f Для человека, искушенного в логике и семантике, все это вполне понятно. Песня эта есть «Сидящий на стене»; она называется «С горем пополам»; имя песни – «Древний старичок»; имя это называется «Пуговки для сюртуков». Кэрролл здесь различает предметы, имена предметов и имена имен предметов. «Пуговки для сюртуков», имя имени, принадлежит к той области, которую в современной логике именуют «метаязыком». Приняв соглашение о иерархии метаязыков, логикам удается избежать определенных парадоксов, которые мучили их со времен древних греков. См. интересную запись замечаний Белого Рыцаря символическими обозначениями, сделанную Эрнстом Нагелем (Earnest Nagel «Symbolic Notation, Haddocks' Eyes and the Dog-Walking Ordinance». J. R. Newman (ed.) The World of Mathematics. N. Y., v. III, 1956).

Менее специальный, но, однако, не менее обоснованный и увлекательный анализ этого отрывка дает Роджер Холмс (Roger W. Holmes. The Philosopher's Alice in Wonderland. Antioch Review, Summer 1959).

Профессор Холмс, заведующий кафедрой философии в Маунт Холиоук Колледж, полагает, что Кэрролл посмеялся над нами, когда заставил своего Белого Рыцаря заявить, что песня эта есть «Сидящий на стене». Разумеется, это не может быть сама песня, но лишь еще одно имя. «Чтобы быть последовательным, – заключает Холмс, – Белый Рыцарь, сказав, что песня эта есть …, должен был бы запеть саму песню. Впрочем, последовательный или нет, Белый Рыцарь это драгоценнейший подарок, который Льюис Кэрролл преподнес логикам».

В песне Белого Рыцаря наблюдается некая иерархия, подобная зеркальному отражению зеркального отражения предмета. Белый Рыцарь, которого не могла забыть Алиса, тоже не может забыть другого чудака, который, возможно, также был карикатурой на Кэрролла, напоминая его некоторыми чертами; не исключено, что так Кэрролл видел самого себя: одиноким никем не любимым стариком.

115

g Песня Белого Рыцаря в первом кратком варианте была опубликована Кэрроллом анонимно в 1856 г. в журнале «Трейн» («The Train»). В ней высмеивается содержание стихотворения Уордсворта «Решимость и независимость».

…И вот – была ли это благодать,Пославшая мне знак и наставленье —Но тут, когда, не в силах совладатьС печалью, прерывая размышленья,Я поднял взгляд: в немом оцепененьеСтоял старик, согнувшись над водой.И был древнее он, чем может быть живой.Так на вершине голой, может быть,Огромный камень привлечет вниманье —И смотрим мы, и пробуем решить,Как он попал туда: его молчаньеНам кажется исполненным сознанья,Одушевленным: он, как зверь морской,Что выполз на песок, расставшись с глубиной.Таким был тот – ни мертвый, ни живой,В полудремоте старости глубокой,Согбенный так, что ноги с головойПочти сошлись, прийдя к черте далекойЗемного странствия – или жестокийГруз бедствия, недуга, нищетыЛег на спину его и исказил черты.Он опирался. Посохом емуБыл крепкий сук с ободранной корою.Прислушиваться к шагу моемуНад этой заболоченной водоюНе думал он, недвижен, как пороюБывает облако под ветерком,И если двинется – то вдруг и целиком.Но вот он молча посох опустилИ дно пошевелил. И с напряженьемОн вглядывался в возмущенный ил.Как будто поглощенный трудным чтеньем.И я по праву путника, с почтеньем,Беседу начал, и ему сказал:– Какой погожий день нам нынче бог послал.Он отвечал. Сердечности живойЕго ответа кротости глубиннойЯ поразился. И спросил его:– Что привело вас в этот край пустынный?Как сил достало для дороги длинной?И в глубине его запавших глазКакой-то быстрый свет и вспыхнул, и погас.Он начал слабым голосом, едва,Но выверенно, медленно ступалиВ живом порядке важные слова —Так в простолюдье говорят едва ли.Вы б царственною эту речь назвали.В Шотландии она еще звучит,Где божий и людской закон не позабыт.Он рассказал, что он пришел сюдаЛовить пиявок. Бедность научилаТакому делу – полное труда,Опасное – не всякому под силу,Что сотни миль по топям, исходил он,Ночуя там, где бог ему пошлет.Но это честный труд и этим он живет.Старик еще стоял и объяснял.Но слабым шумом, глохнущим потокомКазалась речь – я слов не различал.И он, в своем величье одиноком —Не снится ли он мне во сне глубоком?Иль вестник он и послан, может быть,Чтоб силы мне подать и веру укрепить.Я вспомнил мысль мою о том, что страхУбийственен, надежда неуместна,О суете и о земных скорбях,О гениях в их гибели безвестной.И вновь я начал, чтобы речью честнойКонец моим сомненьям положить:– Так это хлеб для вас? И этим можно жить?Он, улыбаясь, повторил: – БрожуОт лужи к луже, от болот к болотам.Ищу пиявок, под ноги гляжуВ прибрежный ил. Но вот еще забота:Когда-то, – молвил, – было их без счета.Теперь не так, ловить уже трудней.И все же хватит мне по старости моей.Пока он говорил – казались мнеИ речь его, и взгляд в краю пустынномКакими-то нездешними. В умеЯ видел: как он молча по трясинамИдет, идет в смирении старинном…Забылся я. И в этот миг как разОн кончил, помолчал и повторил рассказ.И многое еще он рассказалВсе так же твердо, с точностью прекрасной.Державно. И, когда он замолчал,Я улыбнулся: кто бы угадалВ глубоком старце этот разум ясный?– Господь! – сказал я. – Будь же мне в оплот!Пусть нищий твой старик в душе моей живет.